Дом Слотера. Страница 2

II

Возможно, лишь месяца через полтора после того, как мы переехали в дом Слотера, был сделан первый намек, что в доме есть жильцы, иные, чем мы.

Я находился в узкой кухне, готовил ужин на маленькой газовой плите. Сол в столовой накрывал к ужину. Он постелил поверх темного глянцевитого красного дерева скатерть, поставил две тарелки и серебряные приборы. Канделябр в шесть свечей сиял в центре стола, отбрасывая на белоснежную скатерть легкие тени.

Сол собирался поставить чашки и блюдца возле тарелок, когда я вернулся к плите. Я уменьшил огонь, чтобы отбивные не подгорели. Затем, начав открывать ледник, чтобы достать вино, я услышал, как Сол громко ахнул и что-то глухо затопало по ковру в столовой. Я развернулся и поспешил из кухни так быстро, насколько мог.

Одна чашка упала на пол, ручка отбилась. Я торопливо поднял ее и уставился на Сола.

Он стоял спиной к сводчатой арке, ведущей в гостиную, прижав правую руку к щеке; привлекательные черты лица искажены и взгляд полон безмолвного потрясения.

— Что такое? — спросил я, ставя чашку на стол. Он не ответил, только посмотрел на меня, и я заметил, как его тонкие пальцы дрожат на побелевшей щеке.

— Сол, что такое?

— Рука, — сказал он. — Рука. Она прикоснулась к моей щеке.

Думается, рот мой открылся от удивления. В глубине души я ожидал, что нечто подобное случится. Так же, как и Сол. И все же теперь, когда это случилось, на паши плечи лег гнет реальности.

Мы застыли в молчании. Как я могу выразить, что чувствовал в тот момент? Будто удушающая волна охватила нас, подобно бесформенному сонному змею. Я заметил, что подбородок Сола конвульсивно трясется, а мой собственный рот распахнут, словно я хватаю воздух.

Мгновение спустя вакуум исчез, бессмысленный ужас растаял. Я заговорил, в надежде разрушить устрашающие чары словами.

— Ты уверен? — спросил я.

Его слабое горло сжималось. Он изобразил улыбку, улыбку, скорее пугающую, чем веселую.

— Надеюсь, что нет, — ответил он.

И опять с некоторым усилием изобразил улыбку.

— Может ли это быть на самом деле? — продолжал он. Веселость его заметно убывала. — Может ли это быть на самом деле, что мы оказались настолько глупы, купив дом с привидениями?

Я сделал попытку поддержать его притворное спокойствие, ради нашего собственного рассудка. Но это не могло продолжаться долго, и я не чувствовал никакого утешения в обманчивом хладнокровии Сола. Мы оба были чрезвычайно чувствительны. Это стало ясно с первого нашего дня, и подтверждалось все двадцать пять лет его жизни, и все двадцать семь лет жизни моей. Бесплотное предупреждение пронзило наши души до самых глубин.

Больше мы об этом не говорили, то ли из отвращения, то ли из-за предчувствий. После ужина, разумеется, не доставившего удовольствия, мы провели остаток вечера за жалкими карточными играми. В один из приступов безотчетного страха я предположил, что, может, стоит установить в доме электрические розетки.

Сол поиздевался над моей явной уступкой и, казалось, отстаивал тусклый свет свечей более рьяно, чем то было возможно из-за недавнего происшествия. Тем не менее, я не стал затевать спора.

Мы разошлись по комнатам довольно рано, как обычно и делали. Однако до того, как мы расстались, Сол сказал нечто забавное для человека с таким складом ума, как у меня. Он стоял на лестничной площадке, глядя вниз, а я находился возле открытой двери моей комнаты.

— Не кажется ли все это знакомым? — спросил он.

Я повернулся, чтобы взглянуть ему в лицо, едва ли понимая, о чем он говорит.

— Знакомым? — переспросил я.

— Я хочу сказать, — попытался он внести ясность, — как будто мы были здесь раньше. Нет, больше, чем были. Действительно жили здесь.

Я посмотрел на него, чувствуя терзающую душу тревогу. Он нервно улыбнулся и опустил глаза, будто сказал такую вещь, о которой не должен был говорить, и только сейчас понял это. Он быстро шагнул в комнату, холодно пожелав мне доброй ночи.

А я остался один, размышляя о странном беспокойстве, которое, казалось, владело Солом весь вечер, проявлявшемся не только в словах, но и в его раздражительности при игре в карты, в нервной посадке, в возбужденной гибкости пальцев, в блуждающем по гостиной взгляде его прекрасных темных глаз. Словно он что-то искал.

В комнате я разделся, совершил необходимый туалет и скоро был в кровати. Я лежал уже около часа, когда почувствовал, что дом вздрогнул и воздух внезапно напитался странным, диссонирующим гудением, отдающим у меня в мозгу.

Я зажал уши руками и затем, казалось, проснулся. Уши все еще были зажаты. В доме тишина. Я не вполне был уверен, что это не сон. Может быть, тяжелый грузовик проехал мимо и привел в движение сон в моем взбудораженном мозгу. Но причин для абсолютной уверенности у меня не было.

Я сел и прислушался. В течение долгих минут я старался расслышать, есть ли в доме какие-нибудь звуки. Может, это взломщик. Или Сол, проголодавшись, крадется, ища чего бы перекусить. Но нет. Один раз, когда я взглянул в окно, думаю, краем глаза я увидел короткую ослепительную вспышку голубоватого света из-под двери. Но когда я повернул голову, глаза натолкнулись на бездонную тьму, и, наконец, я опустился на подушку и погрузился в прерывистый сон.

III

Следующий день был воскресенье. Частые пробуждения среди ночи, свет и потревоженный сон измучили меня. Я оставался в постели до 10:30, хотя у меня вошло в обыкновение подниматься каждый день ровно в девять, — привычка, приобретенная смолоду.

Я торопливо оделся, пересек зал, но Сол уже поднялся. Я почувствовал легкую досаду от того, что он не зашел поболтать со мной, как иногда делал, и даже не заглянул, чтобы напомнить, что давно пора вставать.

Я обнаружил его в гостиной завтракающим за маленьким столом, который он поместил напротив каминной полки. Он сидел лицом к портрету.

— Доброе утро, — произнес Сол.

— Почему ты меня не разбудил? — спросил я его. — Ты же знаешь, я никогда не встаю поздно.

— Я думал, ты устал, — ответил он. — Какая разница?

Я сел против него, чувствуя известное раздражение, вынул из-под салфетки теплый бисквит и разломил.

— Ты заметил, что дом ночью трясся? — спросил я.

— Нет. Неужели?

Я оставил без внимания оттенок определенной дерзости в его встречном вопросе. Я надкусил бисквит и положил.

— Кофе? — предложил он.

Я резко кивнул, и он наполнил чашку, совершенно не обращая внимания на мое задетое самолюбие.

Я оглядел стол.

— Где сахар? — спросил я.

— Мне он не нужен, — ответил он. — Ты же знаешь.

— Он нужен мне, — сказал я.

— Да, но ты же не встал, Джон, — ответил он с обезоруживающей улыбкой.

Я рывком поднялся и направился на кухню, открыл дверцу буфета и достал сахарницу болезненно-чувствительными пальцами.

Затем, собираясь выйти из кухни и проходя мимо буфета, я попытался отворить другую дверцу. Она не открывалась. С тех самых пор, как мы въехали, дверца оставалась прочно притворенной. Мы с Солом, шутливо придерживаясь местной традиции, решили, что на буфетных полках хранятся засушенные привидения.

Однако в тот момент я мало был расположен к забавным фантазиям. С нарастающим раздражением я тянул за круглую ручку. То, что я настойчиво пытался открыть дверцу буфета, просто отражало плохое настроение, которое так живо накатило из-за пренебрежения ко мне Сола. Я поставил сахарницу и обеими руками ухватился за ручку буфета.

— Черт возьми, что ты делаешь? — услышал я из прихожей голос Сола.

Я не ответил на вопрос, лишь потянул ручку еще сильнее. Но дверца, словно прочно врезанная в раму, не сдвинулась ни на йоту.

— Что ты делал? — спросил Сол, когда я вернулся.

— Ничего, — ответил я, на том и кончилось. Я сидел, ел почти без аппетита. Я не знал, больше ли я разозлен или обижен. Скорее, это была обида, потому что Сол, обыкновенно чрезвычайно внимательный к моим настроениям, в тот день казался безразличным. В нем чувствовалась пресыщенная бесстрастность, столь отличная от его нрава, что я основательно расстроился.